Том 2. Статьи и фельетоны 1841–1846. Дневник - Страница 59

Теперь еще вопрос: что он сделает, получивши мое письмо? Что скажет? Я с полным сознанием, что не хотел оскорбить, извинился. Ложный стыд может заставить его поддержать и после того мысль, что я поступил дурно. Но истинное благородство требует не того.

30. Самые жесткие, неумолимые из всех людей, склонные к ненависти, преследованию etc., – это ультрарелигиозники – из них веет святой Германдадой. Оттого, что они чрезвычайно внешние натуры, глубина их ложная, они в другую сторону вышли вон из глубокой и прекрасной среды жизни, в которой живет все благородное и доброе. Их обуял формализм и, сверх всего, они поврежденные. Да, сверх того, они играют отчаянную игру в XIX веке.

Май месяц.

4. Странное сближение, читал на днях «Прометея» Эсхилова и «Двое Фоскари» Байрона. Если сравнить греков с иудеями, например, удивительно, насколько греки больше люди, они не могли склониться ни под какое иго. Что за громкий, энергический протест этот прикованный Титан, пренебрегающий Зевса, ругающийся над ним, и этот хор океанид, верный Титану даже после угроз! Сколько человечески прекрасного в молчании Прометея, когда его приковывают, и в отказе Юпитеру объяснить пророчество о низвержении его с престола! Э. Кине воспользовался этим пророчеством и на нем основал поэму, прекрасно придуманную, но плохо и слабо выполненную, – в самом деле, post factum слова Прометея кажутся предсказанием Христа. Гёте представил того Прометея, Эсхилова. И эта пьеса давалась в Афинах, а в Париже в 1842 в к<амере> депутатов какой-то глупец с ужасом требовал закона, чтоб отвратить на театрах появление лиц в платьях католического духовенства. Народ, победивший Ксеркса, рукоплескал свободному и гордому голосу Титана, несмотря что этот голос направлен против Зевса!

Два лица остаются глубоко впечатленными в душе после чтения «Фоскари» – дож и Марина. В мрачных, конвульсивных созданиях Байрона старик Фоскари святой, доблестный, спокойный и великий, а она южная по натуре, необузданная в страстях и сильная именно по-южному. Ответы дожа председателю десяти и вся последняя сцена удивительно хороши.

Как относится Эсхилов Прометей к Каину Байрона и его ангелам и девам? Тут измерить расстояние и различие Греции и XIX века.

9. Вот и опять девятое мая. Но уже одного иа героев этого дня нет. Бедный Астраков под сырой землей. Четыре года – да, что это, много времени или мало? Кажется, все это было три недели, месяц тому назад. А много прошло. Худшее – это болезненное состояние Наташи в продолжение последних двух лет. Вся жизнь ее до свадьбы была мученье, два года счастья и потом новые мученья – физические. Как же быть довольным жизнию? Ее болезнь и преследования – две черные нити, глубоко вплетенные в нашу жизнь. С каким мучительным чувством я вижу последовательное ослабление существа, так молодого летами! И она много способствует сама болезни, принимая все впечатления с чрезвычайной силой и скрывая часто действия их. Хотелось бы скакать на юг, на европейскую почву – рассеяние, климат, люди помогли бы ей. А на ногах цепь. И тут становится досадно, зачем как на смех есть средства и не велено пользоваться. Какую светлую, прекрасную жизнь мы могли бы вести, нет желанья роскоши, нет желанья знатности, симпатический круг людей, умственная, артистическая деятельность и свобода. Давно отказался я от других мечтаний. Но будущее грозит худшим.

Есть благо, которого власть отнять не может, – это воспоминания, разве догадаются поить дурманом или наливать какой-нибудь состав в мозг. Что это за светлые дни были 8 и 9 мая 1838! Тут-то раздается грудь, и человек бесконечен в своем блаженстве. Но в этой среде долго нельзя удерживаться, жизнь утягивает в свою прозаическую диалектику, хочет непременно поставить изнанку возле лицевой стороны. Будем нести изнанку за лицевую сторону – и с богом в дальнюю дорогу.

17. Писал эти дни вторую статью о дилетантизме. Мне самому уясняется мысль, писавши. Вероятно, это скорее недостаток, нежели достоинство.

20. Semper idem. Одно чувство всплывает над всеми, тягостное и ужасное. Чувство моего положения. Переписывался с Денном о здоровье жены. Денн – как и здравый смысл – советует ехать в Москву для основательного лечения под хорошим руководством. И никаких средств. Ехать на неделю, на две одной Н<аташе> вряд будет ли полезно; надолго она меня не хочет оставить. Речь идет о жизни человека; двоих детей я уже лишился по милости гонений. Неужели правдоподобно это? Поверят ли счастливые страны в возможность таких насилий? Через сто лет здесь не поверят. И между тем это истина, я должен быть немым зрителем, как слабеет, разрушается, быть может, это прекрасное существо, и не могу употребить такого простого средства, как ехать лечиться в Москву, а уже что и думать о чужих краях.

Да где же вина? Что сделано мною?

Когда человек в 30 лет смотрит вперед, как я, и видит туман и мрак, то он должен благословить судьбу, если она дала ему характер настолько светлый, настолько независимый, что он не предается отчаянию. Начать новую жизнь поздно. Продолжать старую невозможно. Великий искус, надобно обречься на совершеннейшую ничтожность. Тогда, быть может, оставят в покое. Это моя великая надежда, ею я живу. У нас ни в чем нет многолетней последовательности. Перестанут, наконец, гнать. И настанут годы – спокойной пустоты, тупой боли и пассивной бездеятельности.

23. Как невыносимо грустно и тягостно жить подчас! Книга выпадает из рук, перо также. Хочется жить, деятельности, движения, и одно… одно немое, тупое, глупое положение сосланного в пустой городишко. Подчас я изнемогаю. Стыдно делается потом, но что же делать, я человек, не плутарховский герой, не лицо из жития святых. Больно, унизительно, оскорбительно и существенно убивственно, если взять в расчет время. И умереть, быть может, в этом положении… Фи!